Роза на алтаре [= Цветок страсти ] - Лора Бекитт

– Да, – спокойно отвечала она, – все правильно.

– Почему вы не вышли за него замуж? Неужели из-за нашей клятвы? Но ведь об этом не знал никто, кроме нас с вами, того безвестного священника, да Господа Бога. И вряд ли этот брак можно было считать действительным. – А потом, слегка улыбнувшись, прибавил: – Неужели вы не верили, что я умер?

Его взгляд оставался испытующим, серьезным. Скорее всего, Бернара интересовало, какие чувства она испытывала к нему – и тогда, и теперь. И Элиана ответила:

– Я не хотела верить. Слишком уж много было потерь! Что касается того человека… Не стану лгать, Бернар, я не вышла за него не из-за вас, а из-за сына. И потом… этот человек не очень-то стремился жениться на мне. Возможно, все было бы по-другому, если б я дала Ролану фамилию моего первого мужа, Этьена де Талуэ, но мне не хотелось этого делать. Наверное, я все же надеялась, что когда-нибудь хоть что-то о вас узнаю. Да, я поставила себя в двусмысленное положение и рисковала будущим сына и все-таки не могла поступить иначе. Я признаю свою слабость, Бернар. Я не сумела отказаться от Максимилиана просто потому, что хотела ласки, любви и тепла. Стала его любовницей, и мы прожили вместе три года, а потом он уехал в Австрию и не пожелал взять меня с собой. Спустя семь месяцев после его отъезда у меня родилась дочь, о которой он даже не знает.

– Я понимаю, что вам пришлось пережить, – сказал Бернар, а потом попросил: – Принесите девочку.

Элиана встала, прошла за перегородку и взяла из колыбели еще сонную Адель. Малышка была прехорошенькая: пухлые щечки, рыжеватые кудряшки и васильковые глаза.

– Девочка… – задумчиво произнес Бернар. – Глядя на нее, я поневоле вспоминаю своих сестер. Иногда мне кажется, что все это было в другой жизни. Неужели счастье навсегда покинуло нас?

Элиана молчала. На ее ресницах дрожали слезы.

– Конечно, вы вправе меня осуждать… – тихо промолвила она.

– А любить вас я могу? – спросил он, и его глаза улыбнулись.

– Этого права у человека никто не может отнять, – ответила Элиана, и ей показалось, что она тонет в его пылающем взоре.

Внезапно Бернар протянул руку и сжал пальцы молодой женщины в своей горячей ладони.

– Послушайте, Элиана, видите ли, я почти здоров и в состоянии сам позаботиться о себе. Я больше не хочу вас стеснять и потому должен уйти. Но я могу… остаться. Все зависит от вашего слова.

– А вы… – растерянно пролепетала она, почти физически ощущая власть его желания, – вы этого хотите?

Он чуть заметно усмехнулся.

– Я любил вас и люблю. Я думал о вас все эти годы. Сейчас для меня нет ничего важнее, чем обрести семью. Но я не знаю, как вы ко мне относитесь, значу ли я что-то для вас и потому не хочу принуждать…

Он говорил, а Элиана смотрела на него. Продолговатое смуглое лицо, черные флорентийские глаза, длинные густые ресницы… Это лицо выглядело таким мужественным, таким открытым!

И она прошептала:

– Я согласна.

– Тогда… – он взял ее за плечи и притянул к себе, – мы сегодня же отправимся в мэрию и распишемся. Я не хочу больше ждать!

– Но я готова стать вашей и так, – пробормотала Элиана. – С меня достаточно того церковного брака; неважно, был он настоящим или нет. Главное, я вам верю!

– Нет, – возразил Бернар, – пусть все будет по закону. Вы станете мадам Флери, и дети получат мою фамилию. Вы согласны?

Элиана почувствовала, что не может размышлять слишком долго. Она должна была сказать «да». Прямо сейчас. И ответила просто:

– Я почту это за честь, Бернар.

* * *

Через пару часов они уже шли по улицам Парижа. Элиана пыталась удержать Бернара, она считала, что ему еще рано выходить, но он не желал ждать и дня.

– Я ради этого горы сверну! – сказал он.

Элиана надела темно-синее платье, выглядевшее более нарядным, чем серое, в котором она ходила на рынок, а Бернар облачился в изрядно потрепанный мундир, свою единственную одежду.

У них не было денег на фиакр, и они шли пешком по мостовой, каждый камень которой, казалось, хранил память о прошлом, и Элиана вдруг подумала, что они с Бернаром идут по Парижу сейчас, как шли в девяносто третьем, только теперь никто не может арестовать их или даже просто остановить, и от этой мысли на глаза внезапно навернулись слезы.

Элиана сполна вкусила горечь потерь и поражений, а потому могла по достоинству оценить то, что даровала ей судьба. В следующую минуту она улыбнулась, оглядывая улицы родного города, казавшиеся непривычно праздничными в этот замечательный день.

Дул холодный декабрьский ветер, но было ясно, и солнце ярко светило, озаряя янтарными лучами дома, мосты, площади и лица людей. Откуда-то доносился грохот барабанов, звуки труб; всюду виднелись развевающиеся флаги. На одной из площадей какой-то человек – по всей видимости, член муниципалитета – что-то читал, стоя на возвышении, а вокруг тесно толпился народ.

– Что происходит? – спросил Бернар у одного из зевак.

– Провозглашают конституцию Бонапарта, – ответил тот и, подумав, прибавил: – Возможно, у этого пустоголового правительства наконец-то появятся мозги!

– Хоть кто-то решил навести порядок в стране, – проворчала стоявшая рядом старуха.

– Главное, в случае чего, теперь будет с кого спросить, – глубокомысленно заявил мужчина.

Элиана повернулась к Бернару.

– Вас с генералом Бонапартом, кажется, можно считать соотечественниками?

Он улыбнулся в ответ.

– Не думаю. Ведь мой отец коренной парижанин, и сам я всем сердцем француз. А Корсика… Она в моей крови. Да еще в мечтах. Тот, кто родился на острове, на четко очерченном кусочке земли, становится его вечным пленником. Эта земля станет притягивать его душу и волновать воображение, как бы далеко он ни уехал, где бы ни жил. Это – обо мне. А генералу Бонапарту, человеку огромных возможностей, было бы мало Корсики. Ему и Франции будет мало!

Очень скоро они дошли до мэрии и не более чем через четверть часа подписали брачный контракт – в те времена, да еще для военных, эта процедура была упрощена до предела. Бернар казался очень уверенным в себе, руки Элианы слегка дрожали от волнения.

Когда все закончилось, они вышли на крыльцо и на мгновение остановились, странно смущенные, не зная, что сказать друг другу. А потом молча взялись за руки и медленно направились вперед.

Бернар, как зачарованный, не отрываясь, смотрел на идущую легким шагом Элиану. Природное изящество истинной парижанки соединялось в ней с неуловимым налетом аристократизма: в этой женщине чувствовалось присутствие той глубокой породы, что таит в себе изысканность простоты и простоту совершенства. Непередаваемо гордая посадка головы, скромное достоинство, просвечивающее во взгляде, удивительная ясность всего облика, создаваемая ослепительным цветом лица и безупречными линиями тонкого профиля.